П. П. Бажов. Уральские сказы. Из неизданного...

Давно, слыш-ко, перевелась в Полевском медная да малахитная руда, только самые старые старики еще сказывают, как ее поверху-то брали, да как иным на беду аль на счастье Хозяйка-то путь к богатству указывала. А Степан Иваныч, хоть народился в Полевском и испокон тут жил, а того богатства отроду не видал-не слыхивал. Как из армии-то вернулся, так и пристроился водителем в таксопарк, так там и робил, почитай, всю жисть. А жисть-то какая нонче в Полевском, много ль веселья простому-то люду? Развлеченье всем одно – штоф да полштофа, да фунфурик с мужиками в гараже, ежели праздник какой, ну там, восьмомарто или первомай, то и пофорсистее чего, да под салаты-ентрекоты и протча тако. Да и то слово, работа у таксистов какая – одне нервы, вот и приходится их ввечеру-то полировать кто чем найдет.

( еще, Павел Петрович! )

Ну и вот, стало быть, заколдовала знахарка Иваныча, и стали они с Марьей жить-поживать как и ранеча, да не совсем. Степан Иваныч как смену оттрубит, сразу домой. Мужики иной раз в гараж зовут али козла забить, а он сторожится, сам себя, слышь-ко, боится, потому как иной раз терпежу нет как хочется стакашек опрокинуть. Много-мало, тут и дочка Тасенька из Сам-Петербурху форсануть приехала, подарков навезла, каких в Полевском и не видывали, и, окромя подарков, еще какой родителям сурпрыз припасла, бедовая: езжайте-ка, мол, тятенька да маменька, мир посмотреть. Оно ж как, отучилась она в академиях на приказчика да и пристроилась в контору, которая людей по всему миру кидат за их же кровные. И чего удумала – ажно на самые на Канары! Марья Петровна, как она окромя как в волостном центре за всю жисть не бывала, и то почитай, на рынок токмо на Шарташский поросятинку да грибы-ягоды торговать, заартачилась что твоя лошадь: «Нет, мол, никуда я от свово хозяйства да от дому не поеду!» А Степан пораскинул так да сяк, - урону от того не будет, коли я съезжу, да и донюшке в радость оно будет. Чем, дескать, я хуже других? Поеду - людей посмотрю, себя покажу... На том и порешили. Собрала его Марья Петровна в дорогу, чем богата: картох наварила да сальца домашнего кусок в тряпочку утетехала, и собрался он в путь неблизкий - из Полевской до волостного центра, оттуда самолетом в Белокаменную, которую иные еще Нерезиновой кличут, поди пойми за что, и оттуда самолетом еще полдня трястись до острова Тенерифы. С непривычки Степан Иваныч всю дорогу глаз не сомкнул. Прилетела птица железная, затряслась-засеменила по полосе – прибыли-приехали. Выглянул Степан в елюминатор – океан что колодец Синюшкин, пальмы ветром вздыблены, а в другую-то сторону все горы, покуда глаз хватает.

Добрался Иваныч до отелю своего, осмотрелся – небось, и тут, слыш-ко, жить можно. Нумер светлый, просторный, с балкону море-акиян видать, по утрам пташки поют-радуются – благодать! Соседи подобрались все свои, с чужестранных земель мало кого, и не шибко чтобы шумливые, так ежели только ввечеру на музыках бренчат да всяко, ну так к тому Иваныч привычный был. Одно плохо – как ни вечер, они все норовят Иваныча к себе в нумера зазвать на поллитрушку, да все дивятся, чего, мол, он кочевряжится да отнекивается. Тому-то совестно про колдовство бабкино заморское говорить, он и удумал сказаться хворым, мол, на энтихбиотиках я. Мужики, понятно, и поотстали малехо. Времечко бежит, отдых проходит, пляжами уж Степан Иваныч сыт сделался – эка невидаль, песка понасыпано да вода как рассол, тока шкура с ее опосля чешется как завшивевши. А тут приказчик, кто над их группой приставлен, созвал всех, де-поехамте все на экскурсию, главную диковину здешнюю поглядеть – гору Тейде. Иваныч рыло-то наморщил, аль я гор не видал, почитай, и не слезал с них, сколь себя помню, а приказчик давай уговаривать, да медово так речь ведет, что та патока, и пиззажи там, говорит, и воздух сахарный, и выше этой Тейды во всей Гишпании не сыскать, и протча всяко. И мужики тут как тут – айда, мол, Иваныч, с нами, чего в одиночку бока на пляжах парить? Степану в одиночку-то незазорно, да думка-от запала глянуть на здешние горы, нешто они родных краше да выше, и решился он,  отшуршал приказчику билетов банковских и снарядился наутро в путь. Как рассвело, погрузил их приказчик в ахтобус, долгонько еще петляли промеж других отелей, таких же горемык собирали, опосля же потрюхал ахтобус в горы. Иваныч сидит, нос супротив окошка плющит да про себя примечает: горы, да не те. Дороги, что та рессора у «Волги» - одне изгибы, серпантином зовутся, и все круче и круче взбираются. Голова с непривычки как козел в печи промороженной сделалась, и нутро все переколдобило. А ахтобус, глянь-ко, ужо и в кратер старый вьехал, и Тейду ту видать во всей красе. Оно, конешно, не Уральски горы – покорпуснее будет да пофорсистее, одно слово - вулкан. Спешились все возле камней диковинных, что столбами дыбятся у изножия самого, и разбрелись кто куда: кто травинки-цветики эндемичные на гербарию драть, кто патреты фотографические делать - я, жена да Тейде. Степан стоит, воздух сахарный грудью вбирает да по сторонам дивится. И впрямь место баское, чудное, не нашенское, одно похоже - ящерок тут несчисленно, как вот в Полевском ровно. И всё, слышь-ко, разные. Одни, например, серые, что гудрон, другие в зелень отдают, которые в синь впадают, а то как глина либо песок с золотыми крапинками. И душа Степана до того возрадовалась, что на старости лет красы такой повидал, что хоть песни петь, хоть в пляс пуститься! Тут, глянь-ко, соседушки его по отелю из-за камня маячат рукой-то, мол, подь сюды, Степан Иваныч, и стакашек уж тянут. Иваныч сперва оробел да за свое, мол, никак мне нельзя, а мужики одно долдонят, де-примета такая, навроде монетки в фонтан, коль хочешь возвернуться в эти края, всенепременно надо на вершине грамульку тяпнуть. И подумалось Степану: да доколе я бабкиных наговоров страшиться буду, чой-то мне все блазнится, чего и на свете-то нету?! И жахнул стаканушку-то залпом – оно хоть и в завязке, а организьма свое дело крепко помнила. Тут по всему телу как тепло побежало, навроде и привычное, а только иначе, как оглаживает его кто от маковки до пят и ровно вниз утягивает. А мужики-то сойкнули, что за диво: был Иваныч – и нету, только стакан пустой об камень голкнул. Побегали всей группой еще, поискали кругом камней тех, да водитель шибко нервный попался, недосуг мне, мол, хануриков ваших собирать по горам. Так и уехали без Степана, соседи потом чемодан его дермантиновый Марье Петровне почтой отправили с чем было: пара трусов да треников да ракушки витые в стаканчике из-под йогурту – вот и вся память.

Вот и судите сами, есть ли та Хозяйка на свете аль нет ее, коли такой коленкор вышел. Только в одном бабка напутала: не в пустую породу Иваныча-то обратило... Народ, кто опосля в тех краях бывал, сказывал, что возле стакана того вырос куст-не куст, цветок-не цветок, дурища такая, метра в два высотой, и вся в мелконьких цветочках сизо-багровых, что фингал свеженалитой. И зовут его ласково - синяк тейдский, а кто побашковитее, ну, университеты кончали али по-гишпански лопочут, те тахинастесом кличут.
live.1001chudo.ru/spain_1254.html